- Не страшись ни заяц, ни волк, ни медведь, ни орел, ни кабан, ни олень, их стрелой не задень.
Ты их трогать не вздумай ни ночкой угрюмой, ни днем золотым, ни рассветом седым.
А кто в лес мой вошел, кто без спросу пришел, тот кручину навел, в чащу леса забрел
Не найти вам возврата, вам с тропою нет слада, такова ваша плата из декады в декаду.
Заговор звучит на один лад. Ярослава глядит в старое зеркальце, что досталось ей от матери, а той от ее матери и дальше. Юноши, что отражаются в том зеркальце веселы и приветливы, да только недолго им осталось для веселья и прогулок по ее лесу. Никто не смел здесь стрелять животных, вредить ее подопечным, да вести себя так дерзко и неосмотрительно. Всякий знал, что лес вокруг опушки весь принадлежит ведьмам ее семьи и не будет здесь никого, кто мог бы не иметь почтения, безобразничать и вести себя скверно. Коль хотели молодцы дичи пострелять, да весельем присытиться, надлежало им другое место выбрать. А как кровь первого зайца пролилась, так не было им прощения. И выхода из этого леса тоже не было. Ибо был он под защитой Ярославы и их Богов. А стрелять в священном лесу, то большой проступок, который жестоко карается отцом Велесом.
И вот уже леший и болотник тропы путают, все глубже заводят. Вот друзей разделяют по разным тропам. Вот услышать друг друга им не дают. Вот уж ночь им в затылок дышит. Ищут-ищут, да только чего искать-то? Уж не совесть ли свою и не уважение ли к Богам, да к их верной дочери? Что ж, даже если так, то поздно уже. Не выйти им из чащи, не выбраться, да друг друга не найти. Сгинули добры молодцы, да быть посему, ибо недолжно вести себя непочтительно к лесам, зверям, Богам, да ведьмам. Но не улыбается Ярослава, не радует ее решение, ибо не было в нем ни доброты, ни чести, одна лишь необходимость. Если она лес защищать не будет, то кто же станет? Боги-то, конечно. Да только они руками своих детей действовали и не иначе. Ярослава готова была руки те всегда их желаниям предоставить. Защитить зверей. Детей. Рожениц. Всех, кто слаб, или мал, не мог защитить себя сам и нуждался в помощи. Находили в ее доме приют и люди злым словом раненые и звери, острой стрелой пронзенные. И ко всем приходило исцеление. Потому Ярослава не переносила на дух тех, кого радовали чужие страдания, будь то зверь, или человек. Защитой она была всем нуждающимся без исключения и даже малые жертвы в виде пары зайцев отдавались в груди ее глухой болью и непониманием: к чему все это? Неужели не обучены люди жить без этой жестокости, а тем более – не находить в ней ничего столь привлекательного, чтобы устраивать из этого забаву? Кабы там ни было, но тот, кто зло совершил, зло от нее и получит. В других лесах, среди других зверей, где колдовским мороком она не владела, иль владеть не хотела попросту, можно было так жестоко безобразничать, коль не было там других хранителей. Но в ее лесу, под защитой Велеса-отца такого быть не могло. Не допустила бы Ярослава. Не допустит.
- Мать Сыра-земля, Велес – отец мой, Ярило-солнышко, Макошь ясноокая, даруйте мне благословение свое, да расположение. Охраните меня и лес в ночи самой темной, пусть даже сегодня она будет. Да ведите ко мне тропами хожеными, да легкими тех, кто в помощи моей нуждается, заботе, да гостеприимстве: клянусь, никому не откажу и помогать буду, пока сердце в груди бьется, пока чары мои меня не оставили, - кланяется она в пол на все четыре стороны, да в избу идет. Обувь у входа снимает и дверь запирает, да только не на замок: опасаться ей нечего. В очаге огонь горит, тепло в доме, чисто, да убрано: даром, что ли, на рассвете каждого дня убирает, да моет здесь все? Садится Ярослава у зеркала – подарка боярского, да волосы деревянным резным гребнем расчесывает перед сном. Раздевается, да в одной рубахе ночной в пол остается, готовая уже ко сну: осталось только лицо, да руки вымыть и можно спать ложиться. Готова Ярослава к тому, а потому стук в ночи в самую дверь, кажется ей не ко времени. Кого еще принесла нелегкая? Быть не может, чтобы кто-то из тех, кого заколдовала она, до дому ее добрался. Да точно. Стоит только открыть, как узнает одно из лиц неприятных. Головой не качает разве что, а в дверях застывает, руки на груди скрестив. И чего пришел только? Кто привел? Ярослава расположена к тому, чтобы гнать такого гостя поганой метлой, да и метла такая у нее найдется, вот только обещала она Богам, что всякого в ее дом пришедшего примет. А раз всякого, то и этого тоже. Хотя не понимает она, зачем Боги ей разбойника княжеского роду привели, да выбора нет: с божеской волей не поспоришь, ее не обойдешь, а коль перечить вздумаешь и вовсе бед не оберешься. Знает то Ярослава и лишь потому на гостя внимательно смотрит, да речи его слушает вместо того, чтобы прогнать взашей.
- За то, что ты и твои друзья в моем лесу наделали, надобно вам всем в болотах местных сгинуть, - строго говорит Ярослава, головой качая, - А то чем же жизнь зайцев, да белок моих, волков, да медведей, хуже вашей? – знает она, не ответит юноша, да что ж поделать теперь, не молчать же, - Но коль уж Боги привели тебя ко мне, не откажу тебе в помощи, княжий сын, хоть батюшка твой и не так милостив, - желала бы она не знать, что это княжий сын, желала бы не знать, чья кровь в его жилах течет, да разве такое утаишь от зеркала зачарованного и разговоров меж друзей княжеских? Нет, знала то Ярослава и потом еще более сердита была. Да только мать сказала бы, что сын за отца не в ответе. Коль так, то надлежало быть приветливой с гостем, как ни хотелось огреть его по голове котелком, в котором кашу варила.
- Входи, коль пришел. Надеюсь, в избе ты будешь вести себя лучше, чем в гостях в лесу моем, - пропускает она юношу внутрь, да дверь за ним закрывает: на этот раз на замок, ибо не хватало еще дружков его привечать. Указывает Ярослава за место за столом, да ставит перед гостем нежданным хлеб обеденный и стакан квасу.
- К разносолам не приучена, больше предложить не могу, - вполне честно говорит девушка, - Угощайся, княжич, - вспоминает Ярослава о чем-то, да сама на улицу идет с тазом, дверь распахивая, да за собой не закрывая. Выходит за пределы избы, да на восток воду умывальную выливает. Таз на землю ставит, коня княжича морковкой угощает, да воду свежую предлагает. Вот уж кто точно за кого не в ответе, так это конь за хозяина. Гладит Ярослава лошадь по загривку, улыбается. В баню идет, где из ведра свежую воду наливает и княжичу приносит. Негоже неумытым спать, особенно после долгого дня в седле. Теперь уж точно дверь за собой закрывает до утра, да идет в дальний угол постель вторую готовить: не ждала гостей, что ж поделать? Привели же Боги, в самом деле. Только этого ей не хватало.

Вздумал ее на жалость брать? Неужто думает, что пожалеет его друзей, коль за них себя предложит? И неужто думает, что поверит она в столь благородные устремления человека, произошедшего родом от дурного отца? Смотрит Ярослава на юношу, таз с водой на стол ставит, да полотенце вышитое подает, чтобы умылся гость: негоже спать немытым ложиться. Хочет уйти? Так пусть уходит, дело то хозяйское, не Ярославе то решать. Она с гостем обошлась достойно: и его накормила и напоила, и его коня, и воды, и постель ему предложила, а коль не захотел, так уж выбор-то за ним. Не должно Богам на нее сердиться за то, законами гостеприимства она не пренебрегла вовсе и дурного гостю ничего не сделала, хотя и могла бы. Княжич был сыном человека, что убил ее мать, не пощадил бы и саму Ярославу, коль она была бы не так мала. Отомстить ему, лишив сына? За то ее и Боги бы корить не посмели, ибо скорбь дочерняя была велика и имела право девушка на то, чтобы обойтись с сыном человека недостойного так же недостойно. Были и законы, что говорили, будто сын за отца не в ответе, да только не верила девушка в то, что сыновья Давыда были достойнее его самого. Уж точно не старший, а прочих Ярослава не знала ни по именам, ни по виду. Был ли это средний, или младший? Поди, младший. Не больше двадцати от роду с виду, а стало быть, слишком молод он для среднего.
Провожает Ярослава гостя взглядом, да только плечами пожимает: не хочет оставаться, хочет в ночи по колдовскому лесу плутать? Так тоже выбор только за ним. Не хотела бы сама ведьма оказаться на месте Мстислава, но она не на его месте. Она в этих лесах хозяйка и в обиду не дает ни гостей, ни постоянных обитателей, но только если сами гости под горячую руку попасть не хотят и проблем не ищут. Этот же был напротив горяч, упрям и думал в ведьме чувства какие вызвать. Но какие чувства у нее могли быть к сыну убийцы и к тому, кто покушался на леса, что были вверены ей самим Велесом и только им же могли бы быть отобраны? Не в том ли был конфликт между батюшкой Мстислава и матерью Ярославы? Кто ж теперь скажет? Да только если думал княжич претендовать на то, чем сам не владел и что отцу его не принадлежало, а лишь Богам, так Ярослава мудрее матери будет и покровитель у нее совсем другой. Мария за честь смерть почитала и в обитель Богини своей отправлялась, а дочь ее дорогами и междумирьем ведала, совсем другое тут. Коль попробует князь и на нее покуситься, больше не найдет ни домой дороги, ни в царство мертвых. В том слово ее было.
Отпускает она княжича, вздыхая, ибо разбудил посреди ночи, силы на него потратила, а он и благодарности не знает. Что взять с этих князей? Качает головой ведьма, да только еще прежде, чем княжич дверь из избы открывает, неожиданный порыв свечи тушит по всей избе. А стало быть, ни мать, ни женщины семьи ее, ни Боги сим решением недовольны. Но Ярослава все равно уговаривать княжича не собирается. Ишь чего удумал, на жалость давить, да благородство свое несуществующее выпячивать. Знает Ярослава род этот княжеский, да проклятущий. Коль заботились бы о ком-то, кроме самих себя, так и матери бы ее не тронули. А тут все ясно было по одним лишь словам, да поступкам. За друзей, говорит, волнуется? Так пусть идет и сам их ищет. Да только все равно не найдет раньше, чем страху навидаются и весь лес обойдут. Выйдут, выйдут, да не раньше, чем покаяться успеют и Велесу слово дать, что зла сему лесу никогда больше причинить не подумают. Уважения не знают, так научат Боги и силы лесные. Но милостивее они были, чем хозяйка леса сего и знала она, что и без нее они выйдут, когда время придет. Рассеется ее заклинание, если что-то в душе колыхнется и о своем поступке жалеть заставит. А княжич? А что княжич? Хочет идти искать – пусть идет, держать его никто не станет. Да и жизнь его никому тут не нужна, а коль нужна бы была, то давно бы уж забрала.
Идет Ярослава к очагу, лучину берет и вновь свечи зажигает со всей осторожностью и вниманием. Да гость чего-то уходить не торопиться, помощь предлагает. А какая уж тут помощь? Неужто свечей сама не разожжет, неужто не справится в ночи с такой простой задачей?
- Да какой уж тут сквозняк, княжич? – смеется она. Ох уж эти княжеские дети, что дуновения ветра боялись и всякую колдунью за ведьму почитали. А меж тем, не было ничего ни дурного, ни страшного в междумирье, равно как и в колдовстве. Да разве ж то глупцам несведущим объяснишь?
- Дом сам боярин Фомин ставил, ни сквозняка тут, ни холода, печь добротная, да основа. А то недовольство духов лесных по поводу твоего решения, да только я против воли княжеской не иду. Хочешь уходить, уходи, - смеется она тихонько, ибо княжеская воля не значила для нее ничего и значения никакого не имела, а то все шутки, да насмешки, мнится, княжичу непонятные, ибо мал он еще был, когда с матерью ее расправились и не участвовал в том зле, а потому и не знает, к кому пришел и почему не жалуют его тут особо.
- А друзья твои из лесу выйдут только если в сердцах их сострадание, да сожаление проснется о сделанном, да так, что у Велеса, князя дорог пути попросят. Ищи, не ищи, не поможешь им ничем и только сам сгинешь. А если кроме гордыни своей и дальше знать ничего не будут, да о Богах не вспомнят и о том, что в чужой вотчине оказались, не выйти им из этого леса вовек. Что ж, такова их доля. Знать будут, да уму-разуму наберутся.

Больно по Ярославе бьют слова княжича, что заявляет, будто бы никто этот лес не охраняет больше. Неужто усилий ее было недостаточно? Неужто с матерью ей и впрямь никогда не сравниться, неужто эти выскочки – лишь первые ласточки беды, что непременно потрясет лес, если уж решат они, что никто его не охраняет и противостоять им не может? Что она сделала не так, что кому-то так думать пришлось?
Ведь когда мать была хозяйкой, единственный человек, что решился ей противостоять, был сам князь и дурья голова его на дурное дело сподвигла, возможности понять не давая, что хуже он делает не только себе, но и своему народу. Так то дурак был, быть может, и сын следом пошел?
Нет ответа у Ярославы, да только по мере того, как гнетет она себя мыслями этими, все гуще становится лес, все протяженнее ветви деревьев, точно паутина, все темнее тени и все безнадежнее дорога всякого, кто обидеть местную живность и ее саму вздумал. То не силы Ярославы, но Велес-батюшка, чьими глазами и ушами ведьма является. Не даст он в обиду ни свою любимую дочь, ни лес сердцу ее дорогой, ни избу ведьминскую. Сколько уж поколений женщин этих здесь жило? Сколько Боги их знали? Да только, чего княжичу-то до того?
Он в своей правоте убежден. Не иначе, как отец его, такой же злой, подлый и непорядочный человек. Думает о том Ярослава, да на юношу исподлобья глядит, с порывом выкинуть его на улицу справиться силясь. Негоже обижать гостей. Негоже. И только законы гостеприимства девушку и останавливают. Читает она про себя молитву Велесу-отцу, вздыхает, да убеждает себя в том, что вести себя непочтительно с гостем негоже, кем бы он ни был. Если уж сам князь пожалует, то отведает яду на блюде, но то человек лишь кровью своею виновный, а за такое не судят, ибо не знал он, свидетелем не был и за отца не в ответе.
- Да как же так, княжич? Уж отец-то твой про этот лес все знать должен. Или позабыл уже? – не сдерживается девушка и усмехается жестоко, волосы темные лентой перевязывая. Не стоило ей говорить этого, знает она, что не можно такие речи вести в присутствии сына княжеского, да только боль свою и гнев свой разве удержишь? Лет уже много прошло, да мать все не забывается. Ни руки ее нежные, ни колыбельные ее ласковые, ни запах трав, что от нее исходил. Знал ли княжич, каково это – горечь такой потери испить? Едва ли. А Ярослава знала. И хорошо понимала, что не стать им ни друзьями, ни товарищами, а все ж держать себя в руках надобно ради
- Ярослава – мое имя, - отвечает она уже куда спокойнее, вздыхает и после того, как княжич умывается, убирает воду, на столе прибирается, с постелью для него заканчивает. Поздно уже, давно спать пора, а они все беседы беседуют. Да еще и такие дурные.
- Ладно, княжич. Отдыхай. Спать пора давно и мне, и тебе. Утро вечера мудренее. Поспим, а там и решать будем, что с твоими друзьями и можно ли им помочь, - поди сами к утру уже тут будут, но в том Ярослава не уверена, а потому молчит, в постель ложась, да одеялом накрываясь.
Сон приходит к ней быстро, накрывает теплой пеленой и лишает ведьму всяких тревог и всяких сомнений. Спокойна она и спит до самого утра, пока первые лучи солнца в окошко светить не начинают. Просыпается тогда Ярослава, встает, тихонько молитвы в сенях на пороге дома читает, а после босыми ногами по траве росой утренней идет умываться. Светел ее взор, как светла улыбка, когда гладит она волка из лесу вышедшего, шепчет ему слова ласковые, да с миром отпускает, обещая покой леса беречь и зверей диких не оставлять. Приветствует она и лисицу, и белку, и зайца, приветы медведю передает, а после в дом возвращается с тем, чтобы одеться, кашу поставить и хлеб, коль к обеду желала не голодать и гостю с голоду умереть не дать.
А княжич-то все спит и хотя видит Ярослава, что сон его не спокоен, будить не торопится. И негоже это, и урока должного не извлечет, коль теперь ведьма его с постели поднимет. Страх? Так то испытывать надобно было задолго до того, как в лес ее вошел и покой нарушил, теперь-то чего уж? Вздыхает девушка с приготовлениями заканчивая, а потом вновь во двор выходит, женщинам семьи своей в пояс кланяясь и благословения у них и помощи во всех делах прося. Лучи солнца заливают девушку, и она мнит это добрым знаком. Еще один поклон отвешивает, а затем в дом возвращается, где уже и гость ее проснулся. Смотрит Ярослава со всем вниманием, речи его слушает, улыбается чуть заметно.
- Не знаю я, княжич, неведомо мне то. Одно могу сказать точно: нет в лесу нечисти такой, чтобы человека на куски разорвала разом. Заплутала, дороги запутала, напугала – да. А вот то, что ты говоришь, мне неизвестно. Может и так, да только то не по моему велению и желанию и едва ли по божественному. Посему, думаю, что напрасно ты волноваться вздумал. Найдутся твои друзья, только время дай. А коль нет, так ты за их поступки пред родными не отвечаешь. Все ж каждый сам за себя в ответе. И если тебя Боги к дому моему привели, значит, так и надобно было. А более мне неизвестно, - она пожимает плечами и садится за стол, разворачивая ткань с калачом, что вчера по утру купила на ярмарке. Разливает отвар из диких ягод по деревянным кружкам и благословляет пищу, жестом княжичу на место напротив указывая.
- Садись, княжич, угощайся. Негоже это, гостя домой голодным отпускать.

Умения сидеть за одним столом с сыном врага за собою Ярослава прежде не замечала, да только судьбы повороты ей были неведомы и воля Богов тоже не всегда ясна. А потому, не могла девушка предугадать, как сложится ее жизнь и с кем доведется кров в опасной ночи разделить, дабы милосердие свое проявить, доброту и Богов не прогневить. Все ж, как бы там ни было, а оставлять юношу на смерть, в полном одиночестве, в лесу гнева божественного преисполненном, было бы жестоко. И хотя кажется Ярославе, что она память матери тем самым предает, дело уж сделано и терпеливо ведьма гостя привечает, ибо больше делать ей ничего и не остается. Знала она, что не должна сына по отцу судить, Боги свидетели ей, знала и пыталась того избежать, да только сердцу и душе прикажешь ли? Тяжко Ярославе было от того, тяжко и боязно, что дурно с гостем обойдется, сама того не ведая. Да не гнева княжеского боялась, а гнева божественного, ибо Велес, чьи пути княжича сюда и привели, был волей и силой куда страшнее, чем любой князь, даже князь Вязьмы, ибо только думал Давыд, что непобедим он и нерушима его сила, а на деле ведь все совсем иначе было.
Часто те, кто в руках своих власть держал, думал, что все ему дозволено и во всем он безнаказан будет. Да только то был порок для князя большой и малый ум его выдавала мысль подобная. Ибо мудрые люди знали, что Боги над ними неизменно и постоянно и нет в том различия, князь это был, боярин, или же простой смертный. Давыд того не знал ли, не признавал ли, или считал, что ведьма, что он погубил, злом была и заслуживала того. Не знала Ярослава, как князь думал, да только ведала, что он за свое злодеяние ответ держать будет перед Богами, перед предками живыми и мертвыми и перед самим Родом. Никому еще их воли избежать не удалось, не удастся и Давыду. А что до сына его, то чего уж. Не похож он был на отца своего, гордеца и безумца. Скромный, да улыбчивый, приветливый и вести себя знает, как должно. А уж о том, что ведьма она, едва ли мог остаться в неведении после своего визита. Боится, или в самом деле ничего злого ей не желает и отцу жаловаться не станет? Ярослава о том не ведает, но не найдется такой силы и такой смелости, какая сокрушить ее могла бы. А потому, прямо она глядит, в глаза княжича смотрит и страха не знает, когда он вопрос свой задает. Думает она, есть ли нужда отвечать, всего одно краткое мгновение, ибо не привыкла девушка ничего таить и не привыкла  утаивать то, что гостю неприятно могло быть, особенно когда гость тот был нежданный и незваный.
- Восемь лет назад, мне в ту пору было двенадцать, твой отец, княжич, убил мою мать. Была она такой же, как и я, жила в этом же месте, силой обладала, да Морене поклонялась больше прочих Богов. А он взял и жизнь ее отнял, жестоко и несправедливо. Хоть и вырастили меня добрые люди и одна я в ту пору не осталась, забыть того не могу ни ему, ни себе, ибо помочь матери ничем не смогла. Мария, так ее звали. Помни то имя, ибо надобно мертвых помнить, да почитать, а матушка моя женщиной была достойной.
Провожает девушка княжича заговорами охранными, ибо обещала уж, что домой он доберется. Следит она и за тем, чтобы друзья его домой воротились, да урок сей до конца дней своих запомнили.
Дни же самой Ярославы текут один за другим и проводит она их в повседневных заботах. Лишь один раз сама в деревню наведывается, а другой – боярин ее к себе просит, жене разродиться помочь. Помогает Ярослава, младенца благословляет и домой возвращается, а на следующий день дары ей везут. Что ж, мед там отменный и платья красивые, почти что княжеские, ткани, золото и жемчуга. Любо посмотреть, но девушка все в закрома прячет и лишь в платье зеленое наряжается, ибо ее уж надобно на реку сходить постирать. На шею Ярославе нитка жемчуга ложится, а все прочее она Макоши в дар приносит, да царю-батюшке лесному, чтобы и дальше он хранил ее саму и ее лес.
Никак не ожидает Ярослава прибытия княжича снова, ибо думать о нем забыла уж. Да и чего бы ему делать тут? На вопросы все ответила, накормила, напоила, домой спровадила, а благодарности ведьма не ждала, ибо князья тем редко отличались и уж больше простой люд последнее отдавал, нежели князь бы на то сподобился. Не серчает Ярослава, ибо ей ничего и не надобно. Все, что нужно, ей и без того Боги дадут, а прочее – перепадет, так и хорошо, а нет – и того лучше.
Смотрит Ярослава на княжича внимательно и настороженно, брови темные хмурит, видно, что сердится. Руки на груди складывает, речи его выслушивая, вздыхает, да головой качает.
- Доброго и тебе, - прежде чем ругаться, отвечает Ярослава, - Да только чего ты приехал, княжич?! Мало тебе было того, что в ту ночь злополучную пережил. Хочешь еще беды на себя накликать, а? – спрашивает она и легонько ножкой топает, - И на меня заодно. Узнает твой отец о ведьме, что здесь живет, да быть мне на месте моей матери. И никто не спасет и не защитит, ибо княжеская воля все равно, что нерушимый закон. Такой доли ты красе этой хочешь? А я ведь помогла тебе и ничем тебя не обидела! – Ярослава и впрямь не понимает, чего он приехал и о какой красе говорит тут. Одна красота была – благословение Богов их и если в том красоту княжич видел, то в княжеском доме делать ему было совсем уж нечего. Да только сомневалась в том Ярослава, давно уж к княжескому дому веры никакой не имела.
- Уезжай, княжич. И больше по лесу моему не плутай и дорогу сюда забудь, - отрезает она, - А нет, так иди и баню топи! И раньше чем растопишь, возвращаться не смей! – указывает девушка на баню, хмуро глядя на княжича. Знает она, что ни шанса ему не дает, ибо нежные княжичьи ручки бани едва ли топили когда и вообще труд какой знали. Конец недели, мыться-то в самый раз. Княжич уедет, неуменьем своим раздосадованный и Ярослава сама и затопит. А то ишь чего удумал! Красу он увидал. Пусть красу ту в тереме своем поищет. А Ярослава с княжеским домом дел иметь никаких не желает.

Ну, что за дурак, подумать только?! Гневается Ярослава, когда в дом уходит. Она-то ждала, что княжич сразу за работу не княжескую браться откажется и домой уедет, а он ведь и впрямь вздумал баню топить. Казалось бы, какое Ярославе дело до того? Она ведь сама ему приказала, баня истопленная ей и впрямь нужна была, а воду из лесной речушки таскать – дело сложное и неблагодарное, а тут добрый молодец сам вызвался и никто его не принуждал. Коль отец его во гневе явится, да подобное увидит, так ему и скажет. Да только чего там? Князь и слушать не станет, а княжич и не подумает вступиться, ибо боязно. Давыд человек жестокий, несправедливый и злой. Едва ли даже детей своих пощадит за их ошибки, едва ли станет интерес сына к ведьме лесной терпеть. Княжичу, поди, невесты-то готовы давно и в очереди у княжеского терема стоят с тех пор, как он в колыбели впервые заплакал. Так чего ж сюда приехал? Отчего не женат до сих пор? И как смеет так жестоко над нею потешаться? Люба, говорит, ему. Что за вздор такой и к чему он был? Тревожно Ярославе, неспокойно, брови темные хмурит, думы ее не оставляют, страх сердце сжимает и лишь молитва тот страх отпугивает. Отец-Велес за нее вступится и перед князем, и перед княжичем. Морена от того свою дочь не защитила, что смерть в вере той была самым большим благом. Велес же жизнь почитал за славу и дочь свою обидеть никогда не позволит. Ни Давыду, ни сыновьям его. И все ж, для чего он привел княжьего сына сюда, Святослава не ведает, а потому сердится, тревожится и боится.
Что же, коль княжич пошел баньку топить, так и Ярославе делами было заняться надобно. Уходит она вглубь леса по тропам нехоженым и ей одной ведомым. Собирает она травы, да цветы, заботливо и осторожно, дозволения испрашивая прежде и ножом умело срезая, растениям напрасной боли не причиняя. Благословляет она лес, а он ей тем же отвечает, тревоги унимая и всяких страхов колдунью лишая. Не боится она в чаще лесной, землянику горстями собирая, полынь, зверобой, шалфей, ромашку, да крапиву в подолы свои путая. Возвращается девушка с корзинками полными, травы осторожно моет, да развешивает сушиться у очага, ягоду перебирает, сама угощаясь, да княжичу на угощение оставляя, коль он справится с заданием. Нет, не забыла Ярослава, что здесь он и не ушел никуда, все помнит. А сама за уборку в доме берется, метлой метет, да полы моет, сени и порог, прежде чем избу именем Богов великих благословить.
Садится она на востоке избы, да и женщинами рода своего общается. Цветы поправляет, кланяется, уважение и расположение показывая, а лишь почувствовав отклик, в дом идет, где за пироги, да похлебку берется. Не сбежал ведь еще княжич, авось справится. И хоть сердится на него Ярослава, отпускать его голодным после помощи оказанной – дурное дело и не позволит себе ведьма такого. Хоть и не заслуживал сын Давыда расположения ее и Богов, но надлежало с гостем быть приветливой и на добро добром отвечать, а не злом и гневом вовсе. А потому, ставит Ярослава пирог ягодный, а затем капустный в печь и ждем Мстислава, справится ли он с делом, или нет. Поест, а там опомнится и домой поедет. Нечего княжичу с ведьмой лесной время тратить. И нечего приезжать сюда, а то и впрямь Давыд узнает и несдобровать им обоим в ту пору.
Запах пирогов на всю избу раздается, да на улицу выглядывает. Слышит девушка, что Мстислав ее зовет, пироги на стол ставит, да полотенцем прикрывает, давая отдохнуть немного, прежде чем к трапезе приступать. Уж что-что, а пироги Ярослава готовила отменные. Вся деревня их любила и от угощения никогда не отказывалась.
Выходит девушка на улицу и видит уже, что дым из трубы вовсю валит. Стало быть, не побрезговал княжич, справился и баньку истопил. Что ж, молодец. Хоть и дурень, а руки умелые, что хоть и странно, да радостно. А то шутка ли, княжий сын и совсем ничегошеньки не умеет?
- Ну, что же, княжич, молодец, ничего не скажу. Истопил баньку, помог, идем, отблагодарю тебя трапезой за твои старания, да домой отправишься, пока не стемнело, а то чего дело, заплутаешь еще, потеряешься, гнева отцовского отведаешь, да печали материнской, - качает она головой и к избе идет. Внутрь заходит, на стол накрывает. И пироги тут, и похлебка, и кисель, ничем не жадничает Ярослава, проявляя гостеприимство и широту своей души. Садится девушка за стол после гостя, руки о полотенце утирает и смотрит на княжича.
- Угощайся, Мстислав, говорят, пироги у меня уж больно вкусные, отведай и ты. И чего приехал, рассказывай. Помочь кому из семьи надо? Так вези сюда, в дом твой не поеду и порог княжеского терема не переступлю. Помню я и отца твоего, и дела его худые.

Сердится Ярослава и с каждым словом княжича гнев ее сильнее становится. Да только так прям он, так честен и так речист, что невольно ведьма неловкость чувствовать начинает. Растерянно глядит девушка на сына Давыда и то хмурится, а то и засмеяться в голос готова, ибо не знает она, что ей делать с этим юношей. С одной стороны, надобно было гнать его в шею, да так, чтобы пятки сверкали, а с другой, не видела в нем ведьма никакого злого умысла и никаких недобрых усмотрений, да дивилась, как Боги к ней были жестоки и как судьба переменчива, коль уж заставили интересом воспылать не абы кого, а сына того самого князя, что матушку ее погубил. Но что бы княжич ни говорил, что бы ни сделал, какого он мог ожидать от нее слова, какого решения? Он ведь был кровь от крови человека, что матери ее лишил. Сам был бы на ее месте, простил бы так просто и спустил бы с рук такой поступок? Едва ли было оно так, знает Ярослава, ибо дела столь недостойные так просто никогда и никому не забывались. А потому, и Мстислава девушке надлежало гнать отсюда и велеть никогда не возвращаться, чтобы только в порыве гнева своего не навредить ему, как хотела бы и желала бы навредить самому Давыду и всему роду его проклятущему. Да только, чего гнать-то? Прогнала уже раз, а толку на то? Вернулся. И, поди, опять вернется, сколько ни гони, сколько ни говори слов злых и гневливых. И не поймешь ведь, то ли в самом деле влюбленный, то ли просто дурак у Давыда уродился и был здесь теперь по воле Богов, доказывая ведьме, что зла свершенного они не забыли и за мать ее отомстили таким образом, что вовек не забыть. Да почему ж, тогда, и ее наказывали? Ведь ей с этой напастью разбираться. Не убьешь же, не обидишь юродивого, коль был княжич таким. И что, скажите на милость, делать ей надлежало? Одним Богам ответ на то был ведом. А Ярослава слушала слова Мстислава и долго ответа на пылкие его речи не находила.
- Как звать-то тебя, княжич? – спрашивает, наконец, ведьма, плечи расправляя и руки на коленях складывая. Сидит она на лавке, в глаза княжича глядит, щурится недоверчиво, да молчит, пока ответа от парня не получает.
- Вот, что скажу я тебе, Мстислав. Отец твой не обиду мне нанес и не оскорбление, он меня матери лишил ни за что, ибо дела она творила одни только добрые и славили ее в домах окрестных пуще самой любимой родни. А потому, не взыщи, но доверия ни тебе нет, ни княжескому дому, потому что сколько бы ты обратного ни доказывал, одного ты роду, племени и крови с князем Давыдом. А коли так, то с чего бы тебе человеком другим быть-то? – жестоки слова ее, знает о том Ярослава, но по-другому как? Не слушает ведь просьб уехать, все остаться норовит, да о любви болтает. Только какая уж тут любовь? Второй раз в жизни ее видит, а уже о любви речи ведет. Скверно все это звучало, а еще сквернее – выглядело. И чем только думал княжич? Неужто батюшку своего рассердить не боялся? Ярослава тоже не боялась. Только вслед за матерью отправляться ей было еще рано.
- О любви всё речи ведёшь, княжич, да только, что ты о любви-то той знаешь? Видишь меня второй раз в жизни, а со словами любви так торопиться. Разве дело это? Ни нраву моего, ни разуму, ни души, ни предпочтений не знаешь. Какая любовь? А коль кажется тебе, что любовь это только то, что глазам ведомо, то как я и говорила, кровь Давыда в тебе играет и разумения его. Только так я тебе скажу: тот, кто глазами любит – слепец пуще всех слепцов на земле, а любовь та – пуста и недолговечна, - качает головой Ярослава и кисель отпивает, не смущаясь ни княжича, ни беседы. Слова ее мягкие, интонации спокойные, а все ж слова, что говорит, не всякому по нраву придутся.
- А если бы и любовь была, княжич, то что, скажи? – интересуется ведьма, голову к плечу склоняя, - Как, ответь, могла бы я в дом убийцы матери своей войти, да хозяину поклониться? А как отец твой ко мне бы отнесся? Сам подумай, что бы вышло из затеи такой и чем бы все это кончилось. О каком сватовстве речь идет? Да где бы это видано, чтобы княжич на ведьме лесной, без роду и без имени женился? – улыбается она наивности княжича и головой мотает, ясно давая понять, что затею его глупой и пустой считает, нет в ней ни мудрости, ни доброго разумения, ибо все это к гибели саму Ярославу вело.
- Так я скажу тебе, княжич, - вздыхая, говорит ведьма, - гнать тебя из избы своей и дома не стану. Коль хочешь остаться, оставайся, добрым гостем будешь, ничем не наврежу и не обижу, постель здесь для четверых находилась во время нужды и мора, а потому, и для тебя найдется. Молва людская обо мне дурного все равно не скажет, даже если узнает, что мужчина со мной живет, а Богам все и без слов ведомо. Потому, оставайся, если хочешь. Будешь в делах мне помогать: в лес ходить, травы, ягоды, да грибы собирать, о лесных зверях заботиться, да о лесе самом, познакомлю тебя с духами лесными, да тропами нехожеными. Да только, что тебе это даст и для чего надобно будет, я не знаю. Ибо знать меня – дело одно и не столь уж хитрое: не таюсь я, тебя не боюсь и не стыжусь ни себя, ни имени своего. А вот все прочее, о чем сказано было, даже после жизни со мной здесь, никуда не исчезнет и не денется, стало быть, вопросы все те же останутся, - единственное, что могла сделать Ярослава, в доме Давыда оказавшись, это под ноги ему плюнуть, но никак не за одним столом с ним сидеть и кланяться ему при встрече. Что уж о каком-то замужестве говорить? Другая девка рада бы княжной стать. Но Ярослава – дело другое. Плясать под княжескую дудку ради жизни сытой. Тьфу. Али не дочь она Богов своих?
- Но если думаешь все о том, оставайся, княжич, препятствовать тебе не буду и гневиться тоже. Хоть и считаю, что лучшим было бы домой тебе поехать, да мать с отцом радовать, будучи сыном смирным и послушным.

Серчать на княжича Ярослава и не думает, кивает только. Правильное решение принял, надлежит каждому из них своей дорогой идти. Ярослава рождена, чтобы Велесу служить, а у Мстислава будет свое дело, свой путь, авось далекий не только от лесной ведьмы, но и от подобия отца своего, что по мнению девушки человеком был глупым, грубым и недостойным. Мстислав-то с тем, конечно, мог быть и не согласен, да только одна кровь по их жилам текла, одно проклятье гордыни, непонимания и жестокосердия. Уберегут ли Боги княжича от судьбы отца его? То ведомо лишь им было. А Ярослава с тем разбираться намерена вовсе не была, ибо не ее то было дело вовсе. Разве что, народ Вязьмы было жаль, но и о том Богам должно было заботиться, а никак не Ярославе.
- Верно ты, рассудил, княжич, надобно ехать тебе и не оборачиваться, а в леса мои не заглядывать боле, ибо в таком случае, не пощажу во второй раз друзей твоих, как бы ты ни просил, - качает головой девушка на юношу глядя и вздыхает, - А коль уж ты убедить меня желаешь в том, что не таков, как отец, так и будь человеком достойным, не следуй путем отца своего. Боги все видят, княжич Мстислав и того, что он с матерью моею сделал, они не забудут, так и знай. А коли оно так, то и за вами пригляд будет строже прочих. За тобой и братьями твоими. Да только знаю я, что и старший у вас в отца пошел и зло душу его тронуло раньше, чем он успел от него отвратиться. А потому… Кто знает, может ты, княжич младший, станешь князем однажды? Не забудь, тогда, моих слов и позаботься о Вязьме, как должно, не повторяй судьбу отца своего, не иди тропой его, - Ярослава касается пальцами гривы коня и тот замирает, глядя на ведьму, даже не моргая.
- Доброго пути тебе, княжич Мстислав. Не заплутай в лесу и дотемна до дому доберись, - она бормочет себе под нос заговор на добрый путь, хлопает коня по шее и отступает в сторону, давая всаднику на дорогу выйти, отправляясь восвояси. Провожает его взглядом Ярослава и облегчение чувствует. Хвала Богам, уехал. Ни себе не навредит, ни на голову ведьмы дурного не навлечет. Авось, прислушается и к советам ее, и к доброму слову, будет милостив, милосерден и в самом деле далек от отца своего. С трудом в это Ярославе верится, но знает она, что люди, милосердия и доброты не ведавшие, ни к чему хорошему не приходят. Род их забыт и проклят будет, если только не остановятся они вовремя, не вспомнят о том, что княжить – не только карать, но и помогать, нести ответственность за свой народ, быть справедливыми. Тот же, кто творит беззаконие, кто с законом божеским и человеческим не считается, тот долго так не протянет и перед Богами жестоко ответит. В самом ли деле Мстислав отличался от своей семьи и знал наверняка, что путем отца не пойдет и ошибки его исправит? Одному Велесу-отцу ведомо, да другим Богам. Ярослава же лишь надежду таить могла, что кто-то из этой семьи окажется достоин. Не хотела она, чтобы княжество в смуту погрузилось, не хотела, чтобы простой люд за ошибки одной семьи платил, да ответственность нес.

Уехал княжич, а дел-то в доме меньше не стало. День пошел, как обычно и бывало: роды у жены старейшины деревни принять, отвар для дочери купца сварить, ибо кашель ее мучает уж сколько дней, бородавку у невесты кузнеца заговорить, а то негоже девке замуж выходить с бородавкой на носу, да домой уж затемно воротиться, на каждом перекрестке Велеса-батюшку восхваляя, да в пояс луне и звездам кланяясь. Устала Ярослава, да все равно поздно в ночи в баньку пошла, помылась, в мыслях своих в пару посидела, душу и тело очистила, прежде чем в дом вернуться, да спать лечь, не поевши.
Просыпается Ярослава ни свет, ни заря, потягивается, лицо умывает, да волосы расчесывает, молитвы Велесу возносит, дом убирает, трапезничает, а затем в лес идет: трав собрать, ягод, да грибов, с лесными обитателями пообщаться и вести последние узнать. Долго она по лесу ходит, мнится ей, что уж целый день прошел, хотя всего пару часов минуло, когда птичка на плечо садится и щебечет, щебечет все громче. Тревогу то щебетание в сердце Ярославы селит, понимает она, сама незнамо как, что гости к ней незваные едут. Неужто Мстислав дурное затеял и отцу про ее непокорность рассказал? Что же, пожалеют те гости, что топчут лес не свой, но ее, пожалеют и имя ее надолго запомнят, ибо ветки под ногами их уже теперь вьюнками становятся и ноги коней их ломают. А волки, да медведи, лисы, да зайцы, живого места на теле не оставят, а если понадобится, то и кости все переломают.
Торопится Ярослава домой, да не о себе волнуется. Надобно ей достать отвары целебные, коими зверей привычно потчевала, зная, что раны они могут получить, пока князя и княжичей проучивать будут.
Не ожидает она княжича Мстислава увидеть, да как видит, брови к переносице сводит в непонимании. Как же ж он здесь оказался вперед родни своей? И что такого тут происходит, что ей теперь неведомо?
- Знаю уж, княжич, знаю, что отец твой и братья едут. Да только зря они то затеяли. Я – не мать моя и смерть за благо не почитаю, а потому, в обиду себя не дам. Пожалеют и они, и кони их, что в лес этот въехали, если вообще вернуться живыми сумеют, княжич.