Мороз сурово щипал за нос и кусал щеки. Босые ноги, утопающие в снежных волнах, словно шагали по огню. Замерзшие ступни болезненно ныли во время каждого шага, подгоняемого тычком в спину, а тугие узлы веревки больно натирали запястья, заведенных за спину рук. Вятко шагал с трудом. Вставленная в его рот тряпица промокла от слюны и ругательств, застрявших ледяным комом в горле. Глаза были плотно скрыты за лоскутами ткани, что некогда были платьем его матери. Ноги не слушались. Знакомые тропы, по которым Вятко мог пробежать хоть во тьме, хоть с закрытыми глазами путались в незнакомые узлы, терялись в сугробах, а высокие ели, своими зелеными пиками пронзавшие небеса, стыдливо клонились к земле. Что ж вы не схватите обидчиков за рукава шуб? Чего ж не выколите им глаза своими острыми ветками? Отчего ж не поднимете корни и не свалите их всех на землю, утопив в снежном море? Чем обидел вас верный Вятко, что даже не пытаетесь ему помочь? Почему, и ты, дедушка Леший, молчишь? Стукни палкою, закричи медведем, завой волком, распугай их всех! Спаси Вятко! Но лес молчал. Пристыжено завывал ветер, покорно подхватывая разгоряченные ненавистью, страхом и злобою крики людей и разнося их во все стороны. Поносили Вятко за правду и кривду. За то, что дрался и побеждал, за то, что наводил порчу на коров и добрых людей, за то, что не кланялся никогда старшим и не проявлял должного уважения, за то, что с темными силами по ночам сговаривался о том, как деревню извести, за то, что сколько б не били его, а голова глупая так и не склонилась.
Облитая водой еще в деревне рубашка заледенела, превратившись в мучительно холодную и бесполезную кольчугу. Длинные рыжие волосы, намокнув, потемнели и обернулись под холодом на концах острыми сосульками. Тронь и обломится. Вятко тяжко дышал. Сквозь заткнутый рот вырывались рванные клочки пара, вторящие судорожным движениям его груди. Ироды. Нелюди. Волки серые и то, так со своими сородичами не поступают. От отчаяния Вятко сжал в бессильной злости кулаки, вгоняя обломки ногтей в оледеневшие ладони, оставляя на них полукруглые отметины. Боли замерзшие ладони почти не чувствовали. Очередной толчок сильной руки меж лопаток закончился тем, что Вятко не удержался на ногах и полетел наземь. Вот только встретила его не пушистая снежная перина, а хрусткий треск льда, и кто-то, схватив его за космы, потащил обратно, заставляя скривить рот в болезненной гримасе.
Когда с лица Вятко сорвали лоскуты ткани, он зажмурился, от резанувшей по глазам окружающей его белизны. По толпе тут же прошелся возбужденный шепот. Кто как не нечистый испугается белоснежного снега? Бесовый. Окаянный. Нечисть срамная. Вскинув голову, Вятко в упор посмотрел на старшого деревни, Микулу Ростиславовича, старика рослого и сильного. Поговаривали, что прошлой зимой во время охоты на старшого напал медведь шатун, так тот переломал ему хребтину березой, вырвав ту из заледеневшей земли, а после сделал из шкуры медведя себе шубу, да еще и жене на шапку хватило. Может, правда, а может и присказка, да только сейчас на Микуле Ростиславовиче, возвышающимся над Вятко, как гора над деревцем, была теплая медвежья шуба, а на жене его - меховая шапка того же цвета. Славился старшой деревни не только своей силушкой, но и гневливостью и скоростью на расправу. Как Вятко еще в деревне не убил, привязав к лошади? Диво-дивное. Чудо чудное. Видать решил все по совести да почести сделать. Да только какие тут честь и совесть, когда вся деревня против мальчишки, на губах которого еще молоко матери не обсохло.
-Ты ли Вятко - сын Марьянки Юродивой? - широко расставив ноги и упершись руками в бока, громко спросил Микула сидящего перед ним на коленях Вятко, кивая головой и давая добро на то, чтобы изо рта мальчишки достали кляп. Скривившись и три раза переплюнув через левое плечо, Желан - сын старшого - достал кляп и выкинул его от себя подальше в снег, приговаривая "чур меня-чур меня". - Отвечай.
-Тебе ли, Микула Ростиславович, не знать, не было у меня никогда ни отца, ни матери, - губы Вятко дрожали от холода, а зубы стучали друг о друга, да так настойчиво и сильно, что вот-вот и сотрутся в крошку. - Сорока на хвосте принесла. Не так ли в деревне говаривают? - карие глаза Вятко блеснули, а губы растянулись в усмешке. Язык у Вятко подвешен был правильным концом, вот только хорошей службы ему это никогда не служило.
-Ты мне это, Вятко, брось! Я же с тобой по-хорошему...
-Эво как "по-хорошему", а я-то неразумной думал, что всей деревней на од... - договорить Вятко не дали. Желан был похож на отца - широк в плечах, силен и в драке скор. Боль вспыхнула во рту, заполнив его солоноватым привкусом. Наклонившись вперед, Вятко сплюнул, и снег у его колен окрасился багрянцем. Вот тебе и почет, вот тебе и уважение, и глоток медовухи за спасение внука старшины деревни. Знал бы, чем это обернется, никогда бы не помчался на крик девичий! Врал Вятко. И сам это знал. Помчался бы. Помог бы. И вновь стоял бы на коленях перед Микулой Ростиславовичом.
-Пошто уморил невестку мою, Белену Горисветовну?! - голос мужчины громыхал, что раскаты грома. Вот только сколько бы он ни ярился, ответа Вятко дать ему все равно не мог. Не морил он Белену и не желал зла ни ей, ни дитю ее новорожденному. - Зачем, окаянный, скот наш изводишь?! - сильная, мозолистая рука впивалась в макушку Вятко, сжимая его голову да с такой силой, что мальчишке показалось, что она сейчас лопнет. - На детей малых хворобу накой накладываешь? - не разжимая пальцев, Микула заставил Вятко подняться на ноги. Держал старшой крепко не вырваться. - Отвечай!
-Ведать не ведаю, о чем ты, Микула Ростиславович. Не желал я никогда зла ни тебе, ни невестке твоей, не...
-Лжешь, паскуда! - в эту секунду Вятко был готов поверить, что шубу старшина купил не на базаре в праздный день, а действительно убил того медведя голыми руками да березою, настолько сильно сжал он его голову. - Прорубь рубите! - несколько юношей, схватившись за топоры, кинулись к речке выполнять приказ. - Раз сам правды не говоришь, вода ее нам расскажет... - держа Вятко за голову, Микула потащил его к лесной речке, в которой два молодца уже сообразили прорубь.
Вятко для старшого деревни был, что щенок, вот он и поступил с ним как с щенком беспородным да бесполезным - кинул в прорубь. Ледяная вода обхватила тощую мальчишескую грудь, а длинные рыжие волосы, вырванные из макушки, плотно обхватывали широкую ладонь Микулы Ростиславовича, стоящего у самой кромки проруби. Как только Вятко всплывал, силясь поднять голову, старшой тут же давил рукой на его затылок, топя вновь.

Отредактировано Vyatko (2020-02-11 19:11:23)

Ох, матушка, больно-то как! Холодно... Ледяная вода расплавленными колючими иглами заполняла разинутый рот, забиралась в нос, выкалывала глаза и сжимала грудь да голову в тисках раскаленных от холода. Никогда Вятко не жаловался и не звал матушку на помощь. Много ли помощи получишь от любимой, но юродивой матери? Марьянка скорее Вятко как сестра была. Младшая да неразумная. А любви материнской он вовек не испытывал, а сейчас вдруг захотелось испытать ее напоследок. Почувствовать бы руки ласковые и теплые, поцелуи горячие, нежность согревающую и всеобъемлющую. Услышать бы ласковую песнь, голос нежный, зовущий его "соколушкой" и обещающий, что все наладится да хорошо будет. Потерпеть только нужно... Потерпеть. Тонкие руки беспомощно бились о воду, царапали изнутри кромку льда, застревающую стружкой под обломками ногтей. Из носу бежала кровь, блестящая в речной воде, что причудливые мелкие рыбешки. И с каждой секундой все мучительнее была боль, все невыносимее. Скручивала легкие изнутри, раздирала голову, тянула тощие ноги ко дну оковами неподъемными. Сдайся, Вятко. Сдайся. Все равно ведь помрешь еще до захода солнца. Не в реке утопят, так вздернут на ближайшей осине, а то, гляди, и на костре сожгут. Больнее будет, Вятко. То шептали потерянные в реке тени, обнимая Вятко за шею и прижимаясь к его дрожащему боку своими бестелесными телами. Сдайся, соколушка. Голос на Марьянкин похож был, и Вятко сдался. Разжались кулаки, запрокинулась буйна головушка, сомкнулись веки, и тут же сила непрощенная выдернула Вятко из ледяных объятий и швырнула на снег.
Раскрыв рот, Вятко судорожно втянул морозный воздух, давясь им. Сипло и сбивчиво дыша, Вятко покрывался инеем, обхватив себя пальцами за дрожащие плечи. Не осталась в его теле и капли тепла. Леденел мальчишка изнутри, и снаружи. И небось превратился бы в ледышку, не сдерни с него спаситель незваный промерзлую рубашку да не укутай в собственный в плащ, отороченный мехом. Никогда Вятко столь дорогой одежды не нашивал. Но не до восхищения сейчас было. Вскинув голову, испуганным и затравленным взглядом дикого звереныша лесного смотрел Вятко то на старшину деревни, то на всадницу и мужчину подле себя. Тяжко оледеневшие мысли скрежетали в голове. Ясно лишь было, что решается судьба его судьбинушка. Не сразу Вятко признал княгиню, да и не признал бы, не гаркни она на Микулу Ростиславовича, да так, что любо дорого было понаблюдать за тем, как рослый мужик вжимает голову в плечи и морщится, что нашкодивший пес, которого мокрой тряпкой по заду отхлестали. Вятко улыбнулся насмешливо или ему только так показалось, стиснув онемевшими пальцами мягкий ворот плаща. Дурак Желан хотел свою удаль показать, да только куда ему сопле против мужика на службе самой княгини?  Сам-то он этого не смекнул, а вот его отец все понял да отступился. Несколько монет упало в снег. Вот и цена твоей жизни Вятко, спасенной княгиней. На это и коня-то не купишь.
Вятко зябко поежился, переступая с ноги на ногу. Он уже не чувствовал ни боли, ни холода, только усталость, поддавшись которой, можно было и не проснуться никогда. Слова княгини долетели до него, словно через толстый слой перины. Вятко ни понять их не успел, ни отшатнуться, как его вздернули, что тряпичную куклу, усаживая на коня, обиженного зафырчащего. Лошадей да коней Вятко побаивался и сторонился: не знал никогда с какой стороны к ним подступиться и как на такую махину запрыгнуть. Боялся и сейчас, но как-то устало и вяло. Теплота животного согревала замерзшие чресла. Поддавшись вперед, Вятко склонился, прижимаясь к шее коня и утыкаясь носом в густую гриву. Скинет так скинет. Не велика ли разница: утопнуть в воде или помереть под копытами? Да и что с ним княгиня делать намерена? Не спасла ж она его, чтоб загубить? А вдруг для этого? Разожгут в столице славный костерок и сожгут на нем Вятко, чтоб другим неповадно было. Мысли страшные. Им бы напугаться, но для страха силы нужны, а их у Вятко совсем не осталось.
Не с такой добычей ожидали княгиню и воеводу ее во дворе княжьем, но даже приди они с пустыми руками обрадовались бы им ничуть не меньше. Вот только радость это была отчаянная, напополам с беспокойством и волнением сердешным. Разомкнув сцепленные инеем веки, Вятко растерянно закрутил головой, силясь разобрать хоть что-то в женском кудахтанье, обступившим их со всех сторон. Да вот только тяжкое это дело - бабье аханье да оханье разбирать, только за одно уцепишься, а они о другом вздыхают и кричат. Пока Вятко силился, княгина уж все поняла и ринулась в терем, оставив Вятко на воеводу. По правде, не нужно Вятко было ни мытья, ни отогреваний – ни в чем от княжьего дома он не нуждался. Мало ли какую цену за это назначат, а у него, окромя себя самого, и не было ничего. Да только разве будут мальчонку без роду и племени слушать, коли Великая княгиня уже приказ отдала? Не бывать такому. Ни в этом веке. Ни в следующем. Так что потащили Вятко отмывать да согреваться в бане, от жара которой схлынула бледность лица, порозовели щеки, ожили пальцы, а волосы длинные запылали огнем прежним. Старательно парили Вятко, изгоняя крупицы льда из-под кожи и из груди, так что дышать стало легче. Стало б легче, если б не страх перед встречей с княгиней предстоящая. Боязно было Вятко, настолько, что душа его в пятки ушла, да там и осталась, пока его, одетого в рубашку и брюки с чужого плеча, вели по коридорам пышного терема. Вятко бы восхищаться, смотреть во все глаза и восторженно охать, да только не до того ему было. Страх пеленой глаза закрывал, так что убранства пышного Вятко и не заметил. Все равно, что по обычной избе прошел. Разве только большой.
Упираться на пороге было тщетно - сильная рука втолкнула Вятко в комнату, трещащую от женского волнения и паники. Материнскую щемящую сердце боль ни с чем не спутаешь. Когда с дитем неладное женщина, что волчица - знать бы кого разорвать разорвала бы. Да только хворобу зубами не порвешь, не спугнуть ее ни острыми когтями, ни мощными лапами. С ней по-иному надо. Не каждый так сможет... На кровати мягкой, что облако, лежал мальчонка не больше трех лет от роду. Дыхание его шумное и сбивчивое разлеталось по комнате, и каждый судорожных вздох казалось стегал присутствующих в комнате женщин, что хлесткий кнут. Когда дитя любимое болеет, весь дом хворобой изгнивает. Облизав потрескавшиеся и разбитые губы, Вятко шагнул вперед. Сперва неуверенно и робко. Второй шаг дался легче, а последующие за ним и того проще. Детей Вятко любил. И они отвечали ему тем же, пока их матери этого не видели. Подойдя к постели, Вятко лишь мельком успел глянуть на мальчика. Лицо его пылало от жара, на щеках и груди поблескивала испарина, маленький рот был широко открыт, и из разомкнутых мягких губ вырывалось тяжкое дыхание. Вятко шагнул было еще на полступни, но девичья грудь его отстранила, встав преградою между ним и княгиней с сыном. Не первый раз Вятко видел этот взгляд, направленный на себя, гневливый и настороженный. Девица, преградившая ему путь, поди была готова разорвать его руками или задушить своей косищей, вздумай он приблизится к Великому князю и его матери.
-Позволь, помочь, княгиня, - рухнув на пол, Вятко больно ударился острыми коленями о деревянный пол. Тряхнув головой, уперся руками и лбом в половицы, так что огненные волосы разметались по спине, что языки пламени. - Дай отплатить тебе добром на добро. - во рту пересохло. А коли не справится? Коли не получится у него? Он хворобы и раньше лечил, но то слабые да пугливые были, трусливо убегающие от одного движения его ладони. А коли сейчас не выйдет? Загубит Великого князя! Ой ли... Сердце испуганно затрепетало в груди, словно пичуга в клети. Не сносить тогда тебя, Вятко, головы. Эх-ва, не сносить! Вскинув голову, покуда она была еще шеей к его плечам приделана, Вятко глянул на княгиню снизу-вверх. - А коли не выйдет у меня, княгиня, так сама, хоть в проруби топи, хоть голову отсекай.
-Не верьте ему, матушка! - взмолилась девка, не дающая Вятко подступить к кровати. - Гляньте на него! - и она всплеснула руками, обводя ими всего Вятко, словно все в нем было неладно да не так. Кого звать на помощь девушка не знала, но точно не этого щенка к кровати Великого князя подпускать.
-Дозволь, Государыня. Пока целителя ищите... Не оплошаю я. - ох, не оплошать бы.

Отредактировано Vyatko (2019-03-24 07:02:28)

Девка, упершая руки в боки и широко расставив ноги крепкие, что два березовых деревца, была готова биться со зверенышем диким, если тот полезет к кровати Великого князя, жалобно хнычущего от боли и жара, пожирающего все тело. Князь он за стенами этой комнаты, а в ней - ребенок, дитя любимое и дорогое, единственное. А этот окаянный поди злое задумал! Не бывает у честного человека волос таких, словно солнце их лизнуло, что корова языком. В этом девица уверена была, как и в том, что за ночью всегда встает красно солнышко, но не с княгиней же ей спорить? Ох, матушка. Неспокойно на сердце ключницы было, но против господского слова ступить не могла. Опустила голову да отошла в сторону, пропуская мальчишку безусого к постели своего князя, но взгляда своего не смягчила, пристально следила за каждым движением Вятко, поднявшегося с колен и подошедшего к детской кровати. Гулко сердце стучало в груди у Вятко, и эхом его удары отзывались во всем теле. Боязно. Руки покрылись мелкой и влажной дрожью, а вязкая слюна едва-едва смочила пересохшее и сдавленное волнением горло. Что князь, что кузнецкий сын - больное дитя все одно. Беспомощное и грустное. Защемило в груди. Вятко сам не болел, а если и случалось хвори какой заломить в теле, так к утру обычно от нее и следа не оставалось. Страшно. Опереться бы на кого плечом, получить бы совет толковый и дельный, да вот не было подле Вятко никого. Ни старца седовласого, ни бабки премудрой. Один шел в кромешной тьме, освещаемой слабой лучиною света, дарованной ему Велесом при рождении. Шел наугад да на авось. Теперь же ошибок ему не позволено.
-Вятко кличут. - был он Станимировичом, да только об этом никто и слыхать не слыхивал. - Не надо мне ни злата, ни мехов, Государыня, - качнув головой, глухо произнес Вятко, растирая подушечки своих пальцев. - Одной благодарности твоей мне достаточно будет, - коли получится все. Заканчивать фразу Вятко не решился, опускаясь на колени перед детской кроватью. Непрошенный стук, ворвавшийся словно гость непрошенный из другого мира, заставил всех вздрогнуть. - Принеси мне две свечи, огниво, соль да чашу воды. - подняв взгляд на девку, служащую княгини, не попросил, а словно пролаял севшим от волнения и страхом голосом Вятко. Ключницу ничего не ответила, зыркнула только недобрым взглядом, припечатав к месту, и дернулась прочь из комнаты, выполнять просьбу, а заодно послать дворовую за знахаркой Любавою Дивиславовной, что в прошлом году от страшной хворобы спасла сына конюха. Сын конюха нечета сыну княжьему, да только перед болезнью все равны
-Здравствуй, соловушка, - мягко коснувшись холодными пальцами горячего лба мальчика, Вятко убрал с него налипшие и отяжелевшие от испарины пряди волос. Мягонькие, что пух цыплячий. Огладив лицо Великого князя три раза, Вятко сложил ладони у груди, и голос его мелодичный и мальчишеский звонки взвился под самый потолок спаленки. - Светлый мой Хранитель, Велес, прошу, тя усердно, - все вдруг вокруг Вятко смолкло. Не стало слышно ни голоса княгини, ни баса Мстиславы воеводы, ни гуляющего за окном ветра. Остались лишь он да Великий князь с его хворобою. Оглушительно громким вдруг стало дыхание мальчонки, словно раскатистый и сухой ветер перед грозою. - Ты меня днесь просвети и от всякого зла сохрани, ко благому деянию настави и на путь праведный направи, да будут все деяния мои да во славу твою. Ныне и присно и от круга до круга. - разомкнув ладони, Вятко очертил руками вокруг себя и мальчика круг. - Тако бысть, тако еси, тако буди. - голос Вятко, поднявшись до самого вверху, ринулся вниз и затерялся в половицах да шкурах, устилающих пол. Знал он эти наговоры да заговоры от знахарки деревенской. В ученики она его к себе не звала - побаивалась - но и ставни перед его носом никогда не закрывала. Знай себе ходи, подглядывай да учись уму разуму. Может, и защити она его, не будь старость так труслива.
Скрипнула тихонько служня дверь, и в комнату влетела ключница, принесшая все, что Вятко запрашивал. Вот только не подала ему девка принесенного в руки - осторожно опустила на пол да отошла, гневливо и недоверчиво поглядывая. Да что обижаться на девку глупую? Его старшой деревни боялся, который медведя голыми руками убил, чего ж ей не испужаться-то? Поднявшись на ноги, Вятко подошел к оставленным на полу вещам и первым делом взял чашу с солью. Растерев ее меж пальцев, он двинулся вокруг кровати детской, сипя соль по своему следу. Теперь уж не войти злому и не выйти. Истлеет, погибнет хвороба, коли все выйдет по задуманному. Вышло бы... Отставив чашу с солью, Вятко вновь сел на колени, поджав под себя ноги. Притянув к себе свечи, поджег каждую из них, выбив искры из огнива. Первую из свечей установил в изголовье кровати, вторую - в ногах мальчонки. Застрекотали огоньки пугливо, да тени от свечей больно уж длинные по полу протянулись, но дальше соляного круга не вышли. Взяв в руки чашу с водой, Вятко поставил ее себе на колени, цепко обхватив онемевшими от страха пальцами левой руки.
-Слышишь меня, соловушка. - разительно отличался голос Вятко сейчас от того насмешливого и рубящего гонора, которым он к старшому деревни обращался. Сгладились черты лица острые, вот уж и не на дикого звереныша лесного похож. "Дух лесной!" - то ключница испуганно выдохнула, закрыв искаженный страхом рот ладонью и пугливо глянув на Государыню: не остановит ли мальчишку? Не велит ли замолкнуть да выметаться прочь?! - Хочешь, сказку тебе расскажу? - дрогнули веки Великого князя, и тихий плач из груди вырвался. Вздохнув, начал Вятко обводить указательным пальцем левой руки контур чащи, на распев приговаривая, словно и, правда, не наговор шепча, а сказку рассказывая:
-Шла русалка лесной дорожкой, оцарапала нежну ножку, а из ранки той да не кровь-руда, а из ранки той да чиста вода. - соскользнув с чаши, описал пальцем несколько кругов по кромке воды. Ключница потом сказывала, что в том месте, где Вятко касался воды пальцем, та светилась, словно в нее солнечная капель попала. Да только кто ей девке глупой поверит-то? Показалось небось. - Да чиста вода, та ручьем текла, да по всей земле та вода прошла. Да на остров тот да на тот Буян, на Буяне том да высок курган. На кургане том камень-алатырь лежит во всю ширь. - подняв огниво с полу, положил его в чашу вновь начав описывать круги по ее краю пальцем. - Не поднять его, не свернуть его, пока род людской на земле живет. Как под камень тот утекла вода, а за ней болезнь навсегда. Ныне и присно и от круга до круга! - выпрямившись и вытянув руки перед собой, Вятко принялся водить чашей вокруг Великого князя, рисуя круги, и с каждым кругом чаша в его руках все тяжелее и тяжелее становилась. - Тако бысть, тако еси, тако буди. - встрепенулись тени, устремились в сторону Вятко. Почернел, потом рассказывали, пол, будто сажаю черной покрывшись, да только в тех местах, где вода с чаши капала оставались светлые пятна, словно выжигающие тьму. Опустив чашу на колени, Вятко взял три пригоршни соли и кинул их быстрым и резким движением в чисту воду.
-Матушка, быстра вода смой всю маяту и всю ломоту, - покачивая чашу в руках, но так чтобы огниво, лежащее на дне, не ударялось об ее стенки. - Унеси их в морскую пучину, затяни в глубокие омуты, надень на них каменные хомуты. Чтобы никогда им вновь не сплыть, о Великом князе на веки позабыть. - поднявшись и склонившись над детскою кроватью, Вятко опустил средний палец в чашу. - Святой водой повелеваю, белой солью заклинаю. - подушечка пальца уперлась в горячий лоб мальчика и заскользила вниз по спинке носа, оставляя за собою влажный и прохладный след.
-Изыйди вся ломота и вся маята. Из буйной головы, - вновь подняв палец вверх, провел им вдоль лба, пересекая первую полосу, - из ясных очей, черных бровей, - вновь смочив палец в чаше, Вятко коснулся им груди Великого князя, проводя с нажимом да приговаривая: - из ретивого сердца, из костей, из мозгов, - повел пальцем от правого плеча к левому, продолжая заговор: - из перстов и суставов. Ныне и присно и от круга до круга. Тако бысть, тако еси, тако буди...  - не раз и не два, а многое множество раз повторял Вятко заговор, смачивая указательный палец в воде, снова и вновь касаясь им лба, груди и плечей мальчика, обжигая кожу свою засевшим глубоко внутри него жаром. Старался Вятко не подпускать сумятицу да волнение к своему сердцу да разуму. Знал - засомневается и не спасти будет мальчика, только вера и сила его могут сослужить хорошую службу. Изыйди вся ломота и вся маята... Язык стирался в кровь о зубы, во рту пересохло и стало солоно, сгорбленная спина онемела от усердия, а свечи догорели уж до четвери, когда под ладонью Вятко вдруг выровнялось дыхание детское, и тоненький голос, проклевывающийся сквозь усталость и сон позвал тихонько маменьку и попросил кушать.
Устало Вятко шлепнулся на задницу, опустив взмокшие и дрожащие руки вдоль тела. Тихо звякнуло ударившись о стенку чаши огниво и капли соленой воды, выплескавшись на пол, отогнали остатки блеклых теней. Казалось Вятко, что не у кровати детской он стоял, а сто лет разгружал телеги, груженные мешками до верху заполненными камнями да булыжниками. Тяжко.

Отредактировано Vyatko (2019-03-24 16:18:23)

Голова кружилась и звенела, что сотня колоколов поднебесных. Перед глазами все плыло да расплывалось, как если бы Вятке вздумалось смотреть на мир через дождевую лужу. Пришлось крепко зажмуриться, а затем медленно разомкнуть веки, но лучше не стало. Расписные стены комнаты продолжали водить хороводы, от которых дурнота подкатывала к самому горлу. Не каждая победа дается легко, и далеко не после каждого выигранного сражения чувствуешь себя победителем. Вятко чувствовал себя кем угодно, но только не героем. Прижав к груди трясущиеся ноги, он, прищурился, силясь разглядеть сквозь рябь перед глазами, Государыню. Так вот же она! Голубкой счастливой вьется вокруг своего птенчика, щебечет радостно, и голос ее вдруг кажется Вятко смутно знакомым. То не голос властной княгини, а ласковое журчание материнской ласки. Отлегло от сердца. Миновало буря. Вятко глянул на пол, и действительно не видать было теней. Схоронились? Или сгинули на веки вечные? Хотел бы он знать, но сейчас следовало ответить на вопросы полегче да понасущнее. Слабо улыбнувшись самыми уголками губ, Вятко кивнул головой княгине. Он и сам бы не отказался от куриного супчика. С утра самого маковой росинки во рту не было. И откуда только силы брались еще дышать? Опираясь руками о пол, Вятко поднялся на ноги. Тело не слушалось, словно сломанный жернов двигалось медленно и неохотно. Руки, будто чугунные, тянулись к земле, а голова и не голова была вовсе, а разозленный осиный улей. И как сквозь такой шум хоть словечко расслышать? И все же расслышал. Расслышал да склонился в поклоне перед государыней.
-Я лишь вернул добро, отданное мне. - да только можно ли оплатить жизнь свою: мальчишки без роду и племени, выросшего, что сорняк в поле - жизнью Великого князя? Вятко хотел было воспротивиться, мол не нужны мне ни палаты княжьи, ни угощения с барского стола, хватит и стога сена подле теплого коровьего бока да похлебки картофельной с краюхой хлеба. Да испужался. Знамо ли дело: самой княгини отказывать? Да и не до него ей уже было. Разве есть дело матери до целого мира, коли дитятко ее к ней руки тянет? - Здраве буде, Государыня. - вполголоса произнес с усилием разомкнув слипшиеся губы и двинувшись в сторону воеводы, дожидающегося его подле двери княжьей спальни, что верный пес. Ох, неловко же Вятко было возле воеводы Мстислава стоять, когда тому княгиня велела волчком виться да услужить ему, мальчишке, у которого еще и пушка над верхней губой-то не было. Вятко мужчине макушкою в грудь упирался, а в одну его рубаху три, а то и четыре бы таких Вятко влезло. Вот был бы он таким же как воевода! Никто б ему в деревне слова поперек бы сказать не решился. Любили бы все да обхаживали. Небось, басни бы складывали, как о старшине, а то и складнее, да интереснее. Не одного бы медведю, дюжину бы завалил! Эх... К чему все это? Сколько не мечтай, а как упирался воеводе макушкой в грудь, так и будет упираться до скончания своего века. Как бы ручей ни старался, да не стать ему никогда океаном.
-Да не нужного мне этого! - Вятко чуть ли не взмолился у самой двери отведенной ему спальни, неловко замерев у ее порога, не решаясь переступить его. Больно уж красиво да чистенько в покоях было. Куда ему? Ему б на кухню, к печке или на сеновал какой. Все привычнее да милее, чем расписные хоромы и перины пуховые. - Али девица я, чтоб под моей дверью сторожили?! - щеки да уши Вятко багрянцем покрылись под пристальным и насмешливым взглядом воеводы, уж не ему Вятко было сказывать: девица он или нет. Сам поди его из проруби доставал да рубашку, оледеневшую сдергивал, чай не дитя неразумное, сумеет уж девку от парня различить, несмотря на космища длинные. Любая девица такому сокровищу б позавидовала.
-Иди, Мстислав батькович, не позорь ни себя, ни меня, а то будут сказывать, что воевода княгинин срамное с колдуном окаянным задумал. Вот потеха-то будет! - карие глаза насмешливо блеснули из-под куцых, опаленных солнцем ресниц. - Али, правда... - договорить Вятко не успел. Хлопнула дверь перед самым его носом, и застучали в коридоре сапоги Мстислава воеводы. Обидчивый народ - эти воеводы. Хохотнув, Вятко громко шмыгнул носом, проходя в центр комнаты и задирая голову, чтобы потолок дивный рассмотреть. Да в одни эти покои вошла бы вся его избёшка! Еще б место на сарай осталось.
Взяв со стола краюху ржаного хлеба - мечтавшего о похлобке Вятко мутило от одного ее запаха - мальчишка подошел к кровати. До чего ж боязно на нее садиться было! Сперва Вятко потрогал ее рукой, затем осторожно ногой и только после этого сел и тут же провалился. Что в облако нырнул! Чудно-то как. Сперва Вятко был уверен, что и не уснет, до того ему не привычно было, но веки как-то сами собой смыкаться начали. Спи глазок. Спи другой...
Проснулся Вятко от того, что его трясли за плечо. Сильно так и требовательно, больно вдавливая пальцы в костлявое мальчишеское плечо. Уж не смерть ли пришла с ним квитаться за спасенного князя? Распахнув глаза, Вятко дернулся назад, пытаясь вырваться, да не тут-то было! Держали его крепко, да вот только не смерть, а обычные люди. Правду говаривают: нечего бояться мертвых, пока на земле еще живые ходят. Вятко снова попробовал сбежать, да опять его постигла неудача, а жесткий кулак, ударив поддых, выбил, казалось, весь воздух их легких. Перед глазами потемнело, а жгучая боль растеклась от живота во все стороны, сковав тело бессилием. Пока Вятко пытался восстановить дыхания, шлепая губами, словно рыба, выброшенная на берег, его сдернули с кровати и волоком по полу потащили из покоев княжих. А покои ли это княжьи? Неужто приснилось ему это все, и сейчас мужики во главе с Микулой Ростиславовичом вытащат его в заснеженный двор да поволокут к речке, топить? Забрыкался Вятко, задергался, силясь вырваться из цепких рук, больно уж не хотелось ему во второй раз в прорубь нырять, хоть наяву, да хоть и во сне. Да только тщетно все было. Боль отступилась, и увидел Вятко, что нет... Не дома он в деревеньке своей - в княжьем тереме, да только и здесь люди, что волки серые. Им-то он, что успел сделать? Насолить-то как умудрился? Откуда ж Вятко было знать, что для ненависти не нужно десяти лет, достаточно иногда и десяти мгновений. Порой поросенок еще не успел глазом моргнуть, а человека уж возненавидели. Вот и с ним такое приключилось, да вот только не по его собственному недогляду, а по добродетели княгини. Не смогли слуги стерпеть, что в покои княжьи, на кровать, еще не остывшую от гостя званного, уложили мальчишку-колдуна, да еще и прислуживать ему велели. Эка невидаль! Совсем Государя умом помутилась от горя.
Вятко толкнули в снег. Колючий впился он в ослабшее тело остриями спиц да забился в рот, не давая нормально вздохнуть. Попробовал было Вятко подняться, но сапог, мехом отороченный, уперся ему в спину, не позволяя этого сделать.

Отредактировано Vyatko (2019-03-26 21:26:22)

Вятко хватался руками за снег, силясь встать, но только стоило ему подняться, как тяжелая нога тут же втаптывала его обратно в сугроб под громкий хохот, отдающий брагой. Терпкий запах впивался в нос. Нет никого страшнее пьяной толпы. Сильный удар в спину заставил Вятко болезненно завыть и зажмуриться, запрокидывая голову назад, когда широкая да сильная мужицкая ладонь впилась в его макушку, сжимая волосы. Тяжелый перстень, украшенный драгоценными камнями, больно оцарапал затылок Вятко. Сам князь Окольничьий вздумал чинить над ним расправу. Ох... Страша пьяная и ослепленная страхом да брагой толпа, только вот обиженный и оскорбленный мужчина, властью наделенный, куда страшнее. А если этот мужчина себя еще и Великим князем уже возомнил да на престол в мыслях устроился, то на спасение можно и не надеяться. Хоть кричи, хоть волком вой, а деваться-то, окромя как на тот свет, некуда. Резкий рывок, вырвав из макушки Вятко несколько волос, перевернул его на спину, а все те же сапоги, отороченные песцовым мехом, пнули его по ногам, раскидывая их в стороны. На беспомощно сжатые кулаки услужливо наступили сапоги попроще да погрубее, не давая дернуться. Поджав губы и утробно зарычав, что дикий зверь, загнанный в силки, Вятко перевел пылающий взгляд с одного лица на другое. Да вот только это были и не лица вовсе! А чудовищные маски, искореженные ненавистью, злобой, гневом да яростью первородной и дикой, толкающей людей на ужасные поступки. Вятко хотел было закричать, разодрать свое горло отчаянно громкий криком, зародившимся в груди, да вот только пеньковая веревка тугой петлей обхватила горло, не давая этого сделать. Под лающий смех веревку потянули вверх, и сдавленный хрип обжог задрожавшие губы Вятко. Больно-то как! Или страшно? Вятко уже ничего не понимал.
Он извивался змеей, лягался, злобно и сдавленно сипел, зыркая гневно своими карими глазищами, да только все без толку! Чем больше он ярился, тем сильнее веселилась толпа, тем громче смеялся князь, отошедший в сторону и наблюдающий теперь за пытками колдуна издали, а веревка сильнее сдавливала бледную шею, оставляя на коже саднящую красным полосу. Матушка. Как больно, матушка! Вятко елозил по снегу, босыми стопами упираясь в оледеневшую землю и выгибаясь дугой в пояснице, что тощий кутенок, пытающийся сорваться с повода. Перед глазами расплывался туман. Забирался он и в уши, заглушая голоса. Радостные? Злорадные? В какой-то миг Вятко почудилось, что он слышит гневливый окрик, под которым разом смолкло веселье, оборвавшись, что соломинка под хлестким ударом сабли, а следом за этим разрубленная мечом воеводы веревка скользнула по шее Вятко мертвой змеей, и мальчишка смог наконец-то вздохнуть. Вздох, больше похожий на жалобный всхлип, оцарапал пересохшее горло, и Вятко, инстинктивно - да и что взять с недопеска? - прижался к ноге Мстислава, ухватившись замерзшими пальцами за его штанину.
Он ведь, и правда, не стоил. Где он, а где князь Окольничьий? Это же, что сравнивать гальку, нагретую солнцем, и это самое солнце, сияющее на небосводе. Вскинув голову, Вятко мазнул взглядом по лицо княгини. Развернется? Кликнет за собой Мстислава-верного пса? Оставит его на потеху богатых гостей, вздумавших устроить казнь забавы ради? На кой он ей, коли сын живой да здоровенький спит в своей колыбели? Оставит? Точно оставит! Удара неожиданного да унизительного Вятко испужался пуще самого князя. Не ожидал. Пора бы подивится, но не до этого стало, когда гость дорогой да надоедливый поднял руку на государыню. Ярость вскипела в груди Вятко, забурлила, что вода в котелке над огнем подвешенном, и кто-то из слуг княжих подле него испуганно вскрикнул, принявшись тушить снегом вспыхнувший подол мехового плаща. Не следовало этого делать тому, кого за колдовство чуть ли не вздернули, да только само собой это вышло. Не специально. Вятко не без труда поднялся на ноги и последовал за зовущей его княгиней, не смея оторвать взгляда сперва от снега, а затем от полов дорогих да росписью украшенных. Что же делать теперь? В ноги кланяться? Или падать на колени, отбивая их в кровь, чтобы государыня не серчала? Не бывало такого от роду, чтобы княгиня за безродного вступалась да калечилась. Нет у него ни денег, ни драгоценностей, ни умений, чтобы отплатить ей за доброту эту неслыханную. Хоть век ей прослужит, а все равно мало это окажется.
Только вот и не думала государыня на него бранится. Заговорила она вдруг ни как Великая княгиня, ни как Государыня, а что сестра старшая, отчитывающая младшего за разбитый нос и содранные колени. Прогнал! И снова бы прогнал, коли вздумай все сызнова повториться. Хотелось выкрикнуть Вятко, но сдержался. Поджал побледневшие губы, зашмыгал носом, не решаясь головы поднять, запрятав лицо, раскрасневшееся, за волосами длинными и спутанными, хуже чем у коня дикого, что по лесу носится. Никогда и никто о нем не заботился. Мать любила его, да только была, что малый ребенок, а другой родни у Вятко и не было. Сам он себе был и отцом, и матерью, и бабкой, и дедом. Сам о себе заботился, сам себя и наказывал, набивая шишки, коли мысль посещала шальная. Вот и вырос как вырос. Не парень, а чертополох придорожный. Отвернувшись, Вятко принялся тереть ладонью под носом. Глаза больно жгло, почти выжигало, от невольно выступивших слез. Не пристало мужику перед бабой воду разводить, даже если это баба - государыня, а мужик и не мужик вовсе, а мальчишка зеленый. И чем отчаяннее Вятко пытался успокоиться, тем сильнее дрожали его тощие плечи. Знамо ли дело: два раза за день чутка не помереть! За что они с ним так? Никому он зла никогда не чинил, жил себе мирно и тихо, а тут на тебе... Обида жгучая душила не хуже пеньковой веревки, и тем горче она была, что княгиня, не знавшая его до селя и дня, столь ласкова и внимательна была к нему и его нуждам в то время, как люди, с которыми он прожил без малого лет десять, хотели утопить его в проруби. И хотелось бы Вятко всех возненавидеть, да как тут возненавидишь, когда сама государыня о тебе печется?
-Не пристало мужику за мальчишкой приглядывать, - буркнул Вятко, откидывая с лица волосы и глядя на княгиню воспаленными до красноты глазами. Пристыженно покусывал он нижнюю свою губу и косился на правую руку, которую государыня левой придерживала. - Не серчай на Мстислава, я один виноват. - по-мальчишески утирая нос рукавом, Вятко медленно подступился к княгине. - Дозволь помочь. - неловко указав за ушибленный локоть, Вятко, не задумываясь, почесал зудящую болью борозду на своей шее, оставленную веревкой.

Отредактировано Vyatko (2019-03-28 21:16:29)

И действительно: не видано да не слыхано, чтобы поперек приказов Государыни выступали да огрызаться на нее, что на девку деревенскую, смели. Вот сейчас, как сменит милость на гнев, и прости-прощай Вятко. Покажутся тогда, небось, и прорубь, и веревка пеньковая пустяками детскими. Как велит сейчас Мстиславу язык наглой отрезать, а то и всю буйну голову отрубить. И не будет больше Вятко. Поминай как звали. Так что язык Вятко прикусил и для пущей надежности губы свои обветренные и потрескавшиеся поджал, как бы слово какое случайно из его рта не выпрыгнуло да пуще прежнего княгиню не расстроило и не разозлило. Да только вроде и не серчала на него Государыня. Полоснула в ответ, что мокрой тряпкой зарвавшегося кутенка по морде ударила, и успокоилась. Не кликнула верного воеводу и даже в руке, болью пульсирующей, успокоить разрешила. Ступал Вятко осторожно и шустро, что птица лесная в терем угодившая. Тощий да нескладный, его словно кто за уши хорошенько потянул да и вытянул, Вятко боялся ненароком уронить али разбить что-нибудь. Больно дорогое убранство было в комнате. Сломает чего и вовек свой не расплатится перед княжьим домом, хоть сто лет у них проработает.
-Семнадцать зим в том месяце исполнилось. - в горле болезненно першило и свербело. Болела не только содранная на коже шея с красной бороздой, что у помилованного висельника, но и сама глотка изнутри. Молока бы. Или меду сладкого, чтобы смягчить, умаслить зудящую в горле боль. Полакомиться она медком или молочком тепленьким и сжалиться, перестав жевать шею изнутри, а то и свой собственный голос Вятко казался чужим. Надтреснутый и ломкий. Таким, наверняка, поломанные от грозы деревья в лесу постанывают, жалуясь дедушке Лешему на свои увечья. А Вятко жаловаться было некому. Не приучен он был в такому. Порой и хотелось в детстве разрыдаться горько и безутешно, уткнувшись носом в скамью, когда мальчишки соседские порвали лукошко и раскидали грибы да ягоды, или когда поломали его сети и рыбу всю себе забрали, да вот только толку-то? Да и матушка больно уж сильно пужалась его слез и сама тут же плакать принималась. А двоим в доме разве плакать позволено, когда столько дел еще? Вот и держался Вятко. Даже когда матери не стало, не заплакал. Ушел в лесную чащу и завыл там, застонал волчонком покинутым, бросившись на жухлую осеннюю траву и закатавшись по ней, царапая лицо и грудь от бессильного и пожирающего его одиночества. Говаривали потом, что в том месте трава была выжжена.
-На синем море стоит дуб зеленый, - обхватив пальцами ноющий локоть княгини, Вятко бережно сжал его, прикрыв глаза и представляя, как на подушечках пальцев скапливается вязкое и согревающее тепло, и зашептал быстрою скороговоркой, почти не делая пауз, отчего слова его сливались в одно единое, - под тем дубом столик застеленный. Около того стола сидит бабка. - принимаясь мягко поглаживать локоть и предплечье Государыни, словно бы намыливая да вымывая из ее руки боль. - Она ничего не робит, не скорбит, только удар говорит. - судорожно сглотнул скопившуюся во рту слюну, Вятко поморщился. Ох, тяженько. - Выговаривает она удар из белого тела, из желтой кости, из синих жил, чтоб удар в княгине не жил. - закончив заговор, Вятко резко одернул руку и три раза всплеснул ею, будто стряхивая воду после умывания с пальцев. Раз. Два. Три. Еще и ногой топнул, негромко, но уверенно. Любая хворь, хоть пустячная, хоть сильная, шуму да топоту боится. Неуверенно улыбнувшись и вопросительно изогнув свои рыжие, пушистые брови, Вятко бросил короткий взгляд на Государыню, вытирая вспотевшие руки о свои штаны. Великоваты они ему были. Но что уж Мстиславу удалось сыскать за короткий срок.
-Ел, Государыня. - соврал Вятко, да только чтобы не обидеть да не разозлить княгиню и не навлечь ее гнев на служанку, что была к нему приставлена еды принести. Похлебка, нетронутая, так и осталась на его столе, а краюха хлеба, надкусанная, поди затерялась в простынях, а то и вовсе под кроватью, когда его с нее стаскивали. Тц. Нехорошо, так с хлебом. Осерчает домовой. Будет злиться на него пуще Мывки, которую княгиня послала за его сапогами. Неловко было Вятко. Не заслуживал он подобного. Любой бы на его месте помог, и не потому, что хворал Великий князь, а потому, что любому дитя помогать надобно.  Хотел было Вятко поблагодарить да извиниться перед девушкой, да вот только она и не смотрела на него, держа сапоги на вытянутых руках и боясь прикоснуться к нему, что к смертельно хворому. Взяв сапоги и чуть кивнув головой, Вятко отвернулся, опустив голову, чтобы не смущать и без того напуганную девку. Когда за той закрылась дверь, Вятко вдруг почувствовал, как его переполняет дурное - жуткое желание закричать, сломать или разбить что-нибудь, словно поведение Мывки стало последней каплей. Да за что же с ним так? Словно он и не человек, а зверь страшный осемью головах. В сердцах бросил Вятко сапоги на пол, да тут же пожалел об этом. Не они, да и не княгиня, их подарившая были виноваты.
-Не люб я, Государыня, слугам твоим. - шмыгнув носом, Вятко горько усмехнулся, глядя на свои руки. Блеклая его кожа с россыпью веснушек покрылась пятнами, напоминающими сок раздавленной смородины. Да только то не ягодные пятна были, а синяки да ссадины, оставленные деревенщиной безродной и слугами княжьими. Никому вообще не люб. - А сама не боишься? - присев на корточки, Вятко коснулся пальцами мягкого меха сапог. Отродясь у него таких не было. Не сапоги зимние, а сокровище настоящее. Даже Желан в таких не хаживал. Вот бы смеху-то было, вернись он в деревню в таких сапогах. Да только путь в деревню ему закрыт. Не вернуться уж боле в материнский дом, не снять со стен бусы ягод да грибов сушенных, не почистить бугорок матушкиной могилы. Подняв голову, Вятко посмотрел на Государыню исподлобья. Испужается? - Не слыхивала ведь ты, что нет у меня ни отца, ни матери, сорока меня в лесу нашла да в деревню принесла, но так к солнцу близко летела, что сама сгорела, а мне жар в голову да в руки пришел. - все это Вятко проговорил быстро, будто опять заговор прочел, вот только глаза его уже не были сосредоточенно серьезными, а блестели да поблескивали. Ни к чему в пустую яриться да сапогами раскидываться. Не пристало при Государыне себя несмышленым вести. Один остается, тогда и посерчает, и погорюнится.
-Что с ними будет? С князем и людьми его?

Отредактировано Vyatko (2019-03-31 07:29:37)

Да разве может быть холодным пол из столь добротного дерева сделанный? Нет. А коли и сквозил ветер шальной сквозь приоткрытые окна да не залатанные по недогляду щели, так Вятко его и не чувствовал. Ступни его были жесткими и стоптанными не одною тропой Моранового леса. Хаживал Вятко по лесным тропинкам босиком до первого снега, не боялся ни влажной от дождя земли летней, в которой нет-нет да увязнут ноги того, кто груб да неприветлив с дедушкой Лешим, ни жухлой травы осенней, гниющей, чтобы согреть запрятавшиеся под ней семена, чтобы те весною пробудились ростками, что со временем наберут сил. Зимой обувался Вятко в мягкие ботинки из оленей шкурки. Поношенные, но верные служили они ему не один год верой и правдой, а если и худились от долгой носки, так Вятко не гнушался и иглою с ниткой воспользоваться, знал уж как вдеть непоседливую нить в тонкое игольное ушко и не уколоться. А стоило снегу сойти, побежав по лесу веселыми ручьями, снимал Вятко сапоги и бежал вдоль звенящих капелью ручьев по мягкой и нежной траве, приветствую весну первобытно искренним восторгом. А потому не холодно ему было в палатах княжьих, но ступни, обмороженными льдом да снегом, оттаивая, болезненно ныли, словно бы приложили к ним раскаленную до красна кочергу. А в мягких сапогах, подаренных Государыней, диво как мягко было, словно бы сунул он ноги не в сапоги, а в два облака небесных. Да и негоже от подарков отказываться. Не только Великая княгиня, всяк человек обидется коли от его дара нос воротить будут.
Чудное говорила Государыня. Вещала не как женщина, а как князь какой. Ожидал Вятко слов таких от Мстислава, потому как не велено людям такого кроя бояться. А разве княгини, коли она женщина, и попужаться немного нельзя? Видать нельзя. Мало Вятко знавал о жизни вне лесной чащи, а том как устроено все в княжьем тереме и не догадался бы и за тысячу лет. Пальцы Государыня теплом обхватывали тощее запястье, наверняка, царапающее нежную ладонь выступающими косточками, но руку Вятко отнять не смел, внимая каждому слову женщину. Да только правда ли это? Разве осмелится кто погнать саму Великую княгиню из ее терема? Неужели рискнет кто поднять на нее руку, да еще и палкой до белена разогретой? Не бывать этому! На-то ведь она и княгиня, а не девка какая-то безродная из деревни, у которой и названия отродясь не было. Вон, кликнет Мстислава, тот и порвет каждого, кто осмелится тяфкнуть. Раздерет воевода неугодного, что волкодав злобливого волка. Хотелось уж больно Вятко в это верить, ведь если и Государыню могут в снег уронить, прорубить глубокий закинуть и железом клеймить, то что с этим миром станется?
-Так не кривлю ведь я душою, Государыня, - хлопнув себя раскрытой ладонью по груди, совершенно искренне произнес Вятко. - Говорю лишь то, что люди говаривают, да немного свое приговариваю. - говорил все Вятко это с лицом каменным, но глаза его карие лукавостью искрились, выдавая таившееся в мальчишке озорство. Может и не зря, его бесноватым считали? Бывало, сядет Вятко на крыльце своего дома и ну фразочками с проходящими мимо перекидываться, то старшому по деревне чего скажет, то кузнецу, то девкам, за водой отправленным, и одних от его слов хохот пуще прежнего разбирал, а других то в жаркий гнев бросал, то в холодную ярость, и тогда лишь быстрый бег да резвые ноги спасали Вятко от крепких оплеух кузнеца да ударов палкою от Микулы Ростиславовича. Вот и сейчас его острый язык не удержался за зубами, да сказал еще до того, как голова бедовая подумать успела. Не осерчает ли Государыня? Вятко поспешно взял протянутую ему половину лепешки и впился в нее зубами, коли разделили трапезу вместе, то уж не так страшно. До утра его голова с ним точно пробудет. Усевшись за стол, Вятко привычно поджал под себя ноги, как бывало сиживал и дома. Столовому этикету он, деревенский мальчишка, обучен не был, да и редко вообще за столом сиживал. Все чаще ел или на поляне в лесной чаще, или на кровати, чтобы, насытившись, тут же завалиться спать. Но сегодня так не выйдет. Надо бы Государыню рассказом побаловать. Да только толковый ли это будет сказ?
-Мамка моя, Марьянкой кликали, из этой деревни была родом. Юродивой она была, Государыня, курицу от петуха отличить не могла, в трех соснах терялась, а коли шла за водицей, так приносила ее в своем сарафане промокшем. - обхватив пальцами, казалось бы, бездонную кружку, Вятко сделал глоток, смачивая обветренные губы и пересохшее горло сладковатым медовым напитком, отдающим легкой горечью хмеля. - Но добрая она была. Светлей ее не было никого и не будет на свете, - всяк бы про свою мать такое сказал, но у всякого матери гладью вышивать умеют, коров доить, корзины плести, а мать Вятко, окромя как ласковой да нежной быть, ничего не умела. - Как отца встретила, ушла за ним через Моранов лес, а через восемь зим воротилась обратно, но уже со мной. - про отца Вятко рассказывать не хотел. Тошно о нем вспоминать была да боязно. Еще накличет дурное или беду какую, а того и другого в сегодняшнем дне и без того хватало.
-Я много, что могу, Государыня, - подняв взгляд на княгиню, пылко заверил ее Вятко, как и любой мальчишка он был горд своими умениями и порой не стыдился кичится ими: - Лукошки плести, сети расставлять, лучше всех в деревне по грибы да по ягоды хожу, могу в белку и зайца из лука попасть, знаю, где в лесу хорошие тропы, полезные, а по каким лучше не хаживать. - умел Вятко и, правда, многое, но не умел он и того больше. Да только о том, что не умеешь разговоры разговаривать не принято. - Мамки не стало, когда мне двенадцать стукнуло, с того дня в деревне совсем житья не было. - Вятко опустил голову, облизывая сладкие от медового напитка губы, отдающего теперь уже не хмельной, а душевной горечью. - Бежать мне было некуда: люди-то они везде одни, - от души шмыгнув носом, Вятко сделал хороший такой глоток из кружки и зажмурился от удовольствия растекающегося по всему телу тепла. - Да и не мог я бросить мамкин дом. - передернув своими острыми плечами, Вятко откинул упавшие на лицо рыжие волосы.

Не права была Государыня, но на то она и Государыня, что на ее ошибки принято глаза закрывать, да помалкивать, так что и Вятко смолчал, проглотив слова, чтобы не сказать их ненароком поперек княгининых. Люди они, чтобы Государыня не говаривала, одни кругом, и не токма потому, что у каждого есть голова, две руки да две ноги, а по жилам течет не парное молоко или водица ключевая, а кровь багряная, а потому еще, что всяк человек чужого и непонятного боится. У одних только этот страх тихий и настороженный, как у Мывки, что, дрожа, протягивала ему сапоги, боязливо, что мышь запечная, втягивая голову в плечи, а у иных он громкий да злобный. И тот пуще других испужался, кто громче прочих кричит и страшнее ярится. Вот из деревни родной Вятко больше всех боялся Микула Ростиславович, мужик суеверный и трясущийся над своим благополучием, как осинка под ветром легоньким. Бывало кошка черная старшине дорогу перебежит, так тот вокруг всей деревни круг начнет описывать, лишь бы худого избежать. И девок от себя с пустыми ведрами чуть ли не камнями гнал. Так что Вятко ему был, как чирей на глазу. Чирей болезненный и нарывающий. Вот и прорвало, и забрызгало гноем всю деревню, как только часть подходящий настал. И ведь в хоромах государенных ничуть не лучше - и пугливый, робкий страх, и гневливый, громогласный да скорый на расправу встретился. Напуганные люди все равны и одинаковы, что безграмотный старшина деревни, что князь, к Великой Княгине на сватовство пожаловавший. Быть может, встречай на своем коротком веку Вятко людей, как Государыня и Мстислав, почаще, он был бы иного мнения, но... Да и не уверен был Вятко, как воевода на самом деле к нему относится: с насмешкою, со страхом или как к щенку ради прихоти с базара привезенному, а потому на слова княгини заартачился, хоть и клялся себе всего мгновение назад больше никогда поперек государенного слова не молвить:
-Не стоит, - Вятко отчаянно и быстро замотал головой, вцепившись пальцами в кружку, еще приятно теплую от медового напитка. - Ни к чему тебе Мстислава да прочих гонять, Государыня. Не было у моем матери ни камней каких, ни украшений, ни оберегов памятных. - Вятко слабо улыбнулся, вспоминая свою босоногую мать, сидящую в сорочке, что девка незамужняя, с распущенными волосами на крыльце под теплыми лучами летнего солнца. Жалел Вятко, что не срезал локон волос материнских, пока была такая возможность и не схоронилось ее тело под землицей сырой. Страшно жалел, но много ли толку от этой жалости? Не больше, чем от пустого и обветшалого дома. Приданного у матери его отродясь не было, а платья да сарафаны растащили соседки-вороны еще не успело солнце к закату склониться да день похорон закончиться. За долги материнские. Так они все говаривали, забирая, кто платок яркий, кто сапожки не стоптанные, кто сорочку с узором бесхитростным. Обнищал дом не хуже, чем если бы на него драконы напали, да и тогда, наверное, больше вещей уцелело бы. И была еще одна причина, по которой Вятко не хотел, чтобы воевода с его людьми наведывался в деревню в поисках дома, которого могло уже и не быть. С Желана станется. От злости и бессильной ярости мог и спалить избёшку колдуна проклятого. Так что нечего Мстиславу Батьковичу средь пепелища искать вещи, которых у Марьянки Юродивой с рождения не было и за жизнь недолгую не накопилось.
-За вещи пускай те цепляются, кого память подводит, а моя память крепка, - улыбаясь, на сей раз уже искренне и широко, Вятко постучал себя кулаком по виску, - что столетние дубы Моранового леса. - да и разве выйдет забыть ту, что жизнь тебе подарила? Хоть сто, хоть тысячу лет пытайся, но такое ни одному человеку неподвластно. Подняв кружку к губам, Вятко припал к ее краю, запрокидывая голову назад и допивая медово-хмельной напиток, от которого во рту так сладко становилось, что аж на душе радостно. Несколько капель скатились по подбородку Вятко, блеснув янтарем, да упали ему на грудь, оставляя липкие пятнышки. Вкусным и сытным был напиток, княгиней предложенный, не отказался бы Вятко и каждый день его есть, да только удастся ли еще? Страшно было думать о том, что вскоре утро. Поблагодарит его Государыня, похвалит, слова скажет ласковые на дорожку дальнюю, да и захлопнутся двери княжьего терма. И куда тогда пойти-податься Вятко из Моранова леса?
-Как не зайти? Конечно зайду, Государыня. - Вятко детей любил. Проще с ними было, чем со взрослыми. Дети малые - это что звери, про которых княгиня сказывала. Бесхитростны и открыты, немного им для любви надо, но и того меньше, чтоб невзлюбить. - Не серчай на меня, - отставив кружку, Вятко поднял на княгиню взгляд, - да токма позволь еще твоей щедрости попросить. - сжав всю свою храбрость в кулак, Вятко обратился к государыне с просьбой: исполнит и не будет никого счастливее него, нет... Ну так на нет и суда нет. Поблагодарит ее при прощании с не меньшей теплотой, с коей будет благодарить за помощь. - Некуда мне боле податься, Государыня. Разреши у тебя остаться и тебе, и сыну твоему служить. Мне любая работа сгодится: хоть на кухне, хоть в хлеву с коровами. - не хотел лишь Вятко ратному делу учиться, но об этом молвить не смел.